Зинаида, Татьяна и Екатерина Серебряковы — водоворот судьбы

Хрупкая девочка подросток 14 лет с золотыми локонами, острым носиком и огромными карими глазами смело садится на поезд, идущий из Петербурга в Берлин. В Берлине ее встречают родственники и помогают пересесть на поезд, идущий в Париж.

Она едет к маме, которую не видела уже четыре года.

Она прибывает в Париж и стоит одна на вокзале — ее никто не встречает. В руке зажат адрес квартиры, которую снимают ее мама и брат. Чудом она находит его — никого нет дома. Она садится на пороге и ждет. К вечеру мама с братом возвращаются домой — они весь день рисовали на пленэре. Радости нет предела!

Мама не знала, когда встречать свою младшую дочку, ей никто не сообщил, когда она выехала из Берлина.

Они проходят в маленькую квартирку. На кухне шаром покати. Мама голодала, болела, ничего не готовила. С этого момента маленькая Катя перестает быть маленькой и берет всю ответственность за маму, брата и мамино творчество на себя.

Девочке Тате 12 лет. Ее мама должна сегодня уехать на время в Париж, сейчас идет посадка на пароход. Он большой, загружается долго, поэтому Тату отправили домой, чтобы она отдохнула. Тата заснула. Вдруг она слышит велосипедный звонок — под окном ее брат Женя, он кричит, что пароход отчаливает. Тата вскакивает и бежит на причал — пароход уже отходит, мама стоит на борту и машет ей рукой, но ее нельзя ни обнять, ни поцеловать. Тата хочет прыгнуть в воду, но ее подхватывают знакомые. Мама сказала, что обязательно вернется, но Тата почему-то знает, что она очень долго не увидит маму. Тата права — в следующий раз она сможет обнять маму только через 36 лет. С этого момента ответственность за свою жизнь, а также за жизнь старенькой бабушки лежит только на ней самой.

Дочерям Зинаиды Серебряковой пришлось очень рано повзрослеть. Одной — из-за ранней разлуки с матерью, другой — из-за того, что ей пришлось посвятить матери всю свою жизнь. Они родились в прекрасной семье, где царили любовь, уважение и взаимопонимание, но все семейство попало в жестокий водоворот исторических событий и личных трагедий, который, в конечном счете, перевернул весь уклад с ног на голову.

История семьи

У самой Зины Серебряковой, урожденной Лансере, была любящая большая семья. Про девочку говорили, что она родилась «с карандашом в руке», и действительно разве могло быть иначе, когда каждый член твоей семьи каким-либо образом причастен к художественному искусству. Её дед, Николай Бенуа, был знаменитым архитектором, отец, Евгений Лансере, — известным скульптором, а мать, Екатерина Бенуа, дочь архитектора Николая Бенуа, сестра архитектора Леонтия Бенуа и художника Александра Бенуа, в молодости была художником-графиком. Зина была шестым, самым младшим ребенком в семье Лансере-Бенуа.

Отец Зины умер, когда ей не было и двух лет, и она вместе с матерью и остальными братьями и сестрами переехала из имения Нескучное под Харьковым в Петербург, в “дом Бенуа”, который до сих пор стоит на улице Глинки и в котором до революции жили все члены семьи Бенуа.

Здесь Зина была окружена нежной любовью и заботой не только преданной детям матери, но и бабушки, от которой во многом зависел повседневный уклад жизни семьи (скончавшейся, когда Зине минуло шесть лет), а также деда Николая Леонтьевича, уделявшего внукам много внимания, постоянно с ними игравшего, создававшего для них очаровательные акварели и мастерившего им игрушки.

Что же касается обстановки, в которую попала будущая художница, то лучше всего о ней говорит она сама: «После смерти моего отца… моя мама со всеми детьми (я была самая младшая — годовалая) уехала из Нескучного… в Петербург, к нашему дедушке, Николаю Леонтьевичу Бенуа; там и началось мое “приобщение к искусству”… Квартира дедушки была полна картинами чудных художников — картина Иорданса (гениального ученика Рубенса) “Народный праздник” фламандских жителей “6-го янв.”, на всю жизнь запомнились все ее детали! В кабинете у дедушки портреты семейные, конца 18-го века; Гварди и Каналетто “Виды Венеции” и т. д. Мой брат, Евг. Евг. Лансере, моя мама, “дядя Шура” (Александр Ник. Бенуа)… — все эти художники окружали нас, в этой квартире, на ул. Глинки; Альберт Ник. Бенуа, акварелист, тоже жил в том же доме (его мастерская была над дедушкиной квартирой). Мы, дети, очень любили смотреть, как чудно он рисовал акварелью!» С самого раннего детства Зина привыкла смотреть на «художество» как на «дело жизни».

В 21 год Зинаида выходит замуж за своего кузена по линии отца, Бориса Серебрякова, по большой юношеской любви. Им даже пришлось давать взятку батюшке, чтобы он их обвенчал, так как венчание между кузенами было запрещено по правилам православной церкви. Вскоре она рожает двух мальчиков-погодок, Евгения и Александра, а через пять лет двух дочек, Татьяну и Екатерину, тоже погодок. Именно в это время она живет и много работает в имении Нескучное, принадлежавшее ранее ее отцу, и здесь же она становится живописцем со своим творческим лицом, пишет свой самый известный автопортрет «За туалетом», который приобретает сам Третьяков, а также картины из жизни крестьян «Жатва», «Беление холста», которые тут же приносят ей известность.

Как же эта молодая мама совмещает постоянный труд живописца и заботы по уходу за детьми и домом? Так как мы говорим о дореволюционном периоде (1906–1917), то многие обязанности по дому и по уходу за детьми ложились на плечи крестьянок, например, известно, что у детей Зинаиды была кормилица, мы даже видим ее на картине «Кормилица с ребенком», когда она кормит малышку Танечку, а также кухарка Василиса.

Но самой главной помощницей Зинаиды была ее мама, Екатерина Николаевна Лансере — она почти постоянно живет с ними в Нескучном и помогает дочери, чтобы у той была возможность рисовать. Все дети Зинаиды тоже рисовали с раннего детства. Ее дочь Екатерина рассказывала в одном из интервью: «Мы все ни у кого не учились, и мама ни у кого не училась. Как только ребенок рождается, дают в руки карандаш — и сразу рисуем».

Муж Зинаиды Борис очень часто уезжает в длительные командировки в Сибирь — он инженер путевых сообщений, так что немного времени проводит с семьей.

На всех картинах Серебряковой, на которых изображены ее дети, сцены из быта — атмосфера любви, уюта и порядка. Дети всегда опрятно одеты, в их взгляде часто читаются любопытство и интерес — вероятно, к тому, что и как сейчас рисует их мама. Из этих бытовых зарисовок видно, что дети очень хорошо ладят между собой — они часто играют вместе в общие игры, несмотря на разницу в возрасте, выражения их лиц поражают кристальной чистотой внутренних отношений и глубокой душевностью.

Екатерина Николаевна, бабушка, практически не изображена ни на одной из работ, разве что на картине «За завтраком» она разливает суп, хотя в жизни детей и самой Зинаиды играет очень важную роль — она всегда «на подхвате». Вероятно, Екатерина Николаевна понимала, что у ее младшей дочери редкий дар и что ей необходимо заниматься живописью, поэтому она всегда старалась оградить ее от бытовых забот.

То, что нельзя вернуть

Всю жизнь семьи Серебряковых можно разделить на два периода — до и после 1919 года, а вернее, до и после смерти мужа Зинаиды Бориса. Он умер от сыпного тифа, оставив Зинаиду вдовой в 35 лет, с четырьмя детьми и пожилой матерью на руках. Имение Нескучное сожгли «борцы с режимом», и Зинаида со всем семейством практически бежала в маленькую квартирку в Харькове. Начался самый сложный период ее жизни, вернее, не жизни, а борьбы за выживание.

Зинаида становится главным кормильцем в семье, но она ничего не умеет, кроме как рисовать. Она находит работу в Харьковском археологическом музее, рисует раскопанные экспонаты. Спустя время в письме друзьям она напишет: «Только бы не вспоминать беспрестанно прошлое, не переживать снова и снова то, что нельзя вернуть…».

Так описывает Зинаиду в тот страшный период ее подруга Галина Тесленко, с которой они познакомились в Харькове: «Профессор Федоровский познакомил меня… с художником музея — Зинаидой Евгеньевной. Я до сих пор не забуду, какое сильное впечатление на меня произвели ее прекрасные лучистые глаза. Несмотря на большое горе (она недавно похоронила горячо любимого мужа) и непреодолимые трудности житейские — четверо детей и мать, — она выглядела значительно моложе своих лет, и ее лицо поражало свежестью красок. Глубокая внутренняя жизнь, которой она жила, создавала такое внешнее обаяние, которому противиться не было никакой возможности. Наше взаимное влечение друг к другу привело в дальнейшем к крепкой и нежной дружбе».

В письмах же самой Зинаиды к родным звучат совсем иные, тоскливые ноты: «Мы живем, все время мечтая куда-то уехать, переменить безумно нелепую теперешнюю жизнь, ведь мамочка, дети и я весь день суетимся, работаем (т.е. стираем, моем полы, готовим и т. д.) и не делаем того, что делали всю прежнюю жизнь, — я не рисую, дети не учатся, бабушка не отдыхает ни минуты и все худеет и бледнеет… Дядя Шура прислал нам из Питера деньги (100 тыс.) за какие-то проданные мои этюды. И это хватит на месяц только впроголодь. До сих пор питались пшеном из Нескучного (привезли еще осенью). <…> Беру на дом рисовать таблицы для археологического музея, рисую допотопные черепа, мозги, кости и пр. Дети целые дни томятся в пыльном дворе, где нет ни травинки».

Такое несовпадение оценок — наглядное свидетельство того, как умела эта молодая женщина держать себя в руках, тем более «на людях», никогда не позволяя себе забывать об ответственности за мать и детей, в то же время высоко ценя чужую отзывчивость.

Семейство Серебряковых жило в Харькове на грани настоящей бедности. По свидетельству Тесленко, «обстановки не было никакой: кровати, 2 стола, стулья»; посреди комнаты находилась печурка-«буржуйка». Каждый из членов семьи обращал на себя внимание яркой индивидуальностью. Г. И. Тесленко вспоминала: «Когда я пришла впервые, летом 1920 года, меня встретила вся семья. Меня поразила красота всех детей Зинаиды Евгеньевны. Каждый в своем роде. Младшая, Катенька — остальные дети называли ее Котом, — это фарфоровая хрупкая статуэтка с золотистыми волосами, нежным личиком восхитительной окраски. Вторая, Тата — старше Катеньки, — поражала своими темными материнскими глазами, живыми, блестящими, радостными, жаждущими что-нибудь совершать вот сейчас, в данный момент. Она была шатенка и тоже с великолепными красками лица. Кате в это время было около семи, Тате примерно восемь.

Первое впечатление впоследствии полностью оправдалось. Тата оказалась живой, шаловливой девочкой, Катя более тихой, спокойной. Сыновья Зинаиды Евгеньевны не были похожи один на другого. Женя — блондин с голубыми глазами, с красивым профилем, а Шурик — шатен с темными волосами, слишком нежный и ласковый для мальчика. Очень ценил доброе к нему отношение и за добро платил добром.

Их бабушка — Екатерина Николаевна — была настоящим ангелом-хранителем домашнего очага. Можно было только поражаться, с каким человеческим достоинством она переносила все тяготы жизни. Без раздражения, без каких-либо намеков на жалобы, всегда ровная, спокойная, внимательная и ласковая с детьми. Всегда у печурки, всегда из ничего что-то приготовит поесть и без всякой сервировки так все красиво и аппетитно подаст. Зинаида Евгеньевна была более раздражительной. Но ее раздражение имело только один источник — все, что мешало ей рисовать».

В это время Серебрякова пишет свой знаменитый «Карточный домик» — картину, на которой ее дети за столом все вместе строят карточный домик. Интерьер уже совсем не тот: тесная, темная комната, дети очень задумчивы и сосредоточены, у Катеньки абсолютно отрешенный взгляд, она вся в своих переживаниях, уже нет того ощущения радости и беззаботного детства, которое было на всех предыдущих картинах. Да, жизнь семьи сильно поменялась, но все же и в этой картине мы чувствуем душевную связь, тепло и любовь матери к своим детям, недавно потерявшим отца.

Через год Серебряковы переезжают в Петербург, опять в «дом Бенуа» — там им выделили несколько комнат. В родных стенах им, безусловно, стало жить легче, но в материальном отношении Серебряковым жилось очень трудно. По-прежнему котлеты из картофельной шелухи были деликатесом на обед… Зинаида с тоской жаловалась, что не видит выхода из положения. Отчаяние звучит в ее письме к дяде, Александру Бенуа: «Если бы Вы знали, дорогой дядя Шура, как я мечтаю и хочу уехать, чтобы как-нибудь изменить эту жизнь, где каждый день только острая забота о еде (всегда недостаточной и плохой) и где мой заработок такой ничтожный, что не хватает на самое необходимое. Заказы на портреты страшно редки и оплачиваются грошами, проедаемыми раньше, чем портрет готов».

Несмотря на всю тяжесть положения, Зинаида вместе со своей мамой делают все возможное, чтобы эта нужда и лишения как можно меньше сказывались на жизни детей. Дети опять ходят школу, дочь Татьяна вскоре поступает в балетную школу, а сын Евгений — в архитектурный институт. Вот как описывает этот период своего детства дочь Татьяна, или Тата, как ее называли в семье: «В конце 1920 года наша семья переехала в Петроград. <…> В Петрограде мы поселились на улице Глинки, в пустовавшей квартире, где когда-то жила семья маминого деда Николая Леонтьевича Бенуа и где прошло детство матери. Поселились в трех комнатах, поставили «буржуйку». В остальных комнатах приходилось ходить в пальто. Под мастерскую была отведена небольшая комната с балконом, ее легче было отапливать.

В этом же доме этажом выше жил Александр Николаевич Бенуа с семьей, а по другой лестнице — его брат Альберт Николаевич. Ежегодно Александр Бенуа устраивал детские елки и сам аккомпанировал на рояле выступлениям ребят. Затевались какие-то игры, переодевания. Мамиными руками шились специальные костюмы. «Катя в голубом под елкой», «Тата в маскарадном костюме», «В костюме Арлекина» — вот работы, в которых художница запечатлела нас на этих праздниках.

После революции двери дворцов и многих усадеб открылись для посетителей. Мы с матерью часто ходили то во дворец Юсуповых на Мойке, то в дом Бобринского, сопровождали маму в Эрмитаж. И всюду она рисовала».

 

Отъезд и разлука

В 1924 году Зинаида едет в Париж — там якобы есть заказ на большое панно. Она мечтает подзаработать денег и вернуться в Россию, но она больше никогда не вернется. Самое страшное — только двое из ее детей, сын Александр и дочь Екатерина, смогут выехать к ней в Париж, и то не сразу, а сына Евгения и дочь Татьяну она не увидит 36 лет. Как можно такое пережить?

В Париже Серебрякова хватается за любую работу, почти все заработанные деньги отсылает матери в Ленинград. Вскоре удается переправить к ней в Париж сына Александра. «Зина так скучает по детям и так томилась одиночеством, что это отражалось на ее энергии к работе, а потому и на расположении духа, что это одно уже будет излечено, — писала Екатерина Николаевна брату в Париж, — а к тому же еще если летом она захочет рисовать с натуры, то такой спутник ей необходим — помочь носить папки и быть ее защитником от любопытных прохожих».

Летом 1926 года Зинаида Евгеньевна пишет брату: «Здесь я одна — никто не принимает к сердцу, что начать без копейки и с такими обязанностями, как у меня (посылать все, что я зарабатываю, детям), безумно трудно, и время идет, а я бьюсь все на том же месте… Никому не пожелаю быть на моем месте… Я беспокоюсь о том, как будет эта зима у наших… денег посылаю все меньше, т.к. теперь здесь такой денежный кризис (с падением франка), что не до заказов. Вообще, я часто раскаиваюсь, что заехала так безнадежно далеко от своих».

Творческая судьба художницы в Париже сложилась не так удачно, как можно было бы представить. Известность и популярность пришли к ней только после войны. Ее сын Александр и дочь Екатерина помогали ей во всем — и в быту, и в живописи.

Катя

Катенька смогла приехать в Париж только в 1928 году, а до этого четыре года жила с сестрой, братом и бабушкой. Вот как она сама описывает то время: «Мы жили с бабушкой, очень ее любили. После того как я уехала, в России оставались еще мой брат, сестра и бабушка. В России у нас тоже была трудная жизнь. Бабушка была уже в почтенном возрасте, работать не могла… Хотя она тоже чудесно рисовала — вся семья рисовала… Мы по-прежнему жили в «доме Бенуа», в бельэтаже. Мою сестру поместили в балетную школу — полагали, что это лучше: там изучали французский язык, после школы выпускники получали возможность работать в театрах… А я младшая, и меня отдали в 47-ю советскую школу… Мама решила выписать с помощью Красного Креста еще и меня, младшую дочку, — чтобы немного облегчить жизнь уже очень пожилой бабушке. В маминой квартирке в Париже было очень тесно, и потолок такой низкий, что нельзя даже как следует поставить мольберт. А мама к тому же любила писать большие вещи. Очень трудно было работать: мама работает, Шура работает, а тут еще я… Да и для заказчиков, тем более из высшего света, слишком далеко, окраина Парижа, а главное — очень тесно и невозможно рисовать: «нехудожественная квартира», так что мы сняли еще небольшую мастерскую в соседнем доме. Мама и так много работала — сама ходила ко всем своим именитым заказчикам…»

По признанию самой Екатерины Серебряковой, она «посвятила матери свою жизнь». Сначала помогала ей во всем — целиком взяла на себя быт, готовку, уборку, даже общение с клиентами, лишь бы мама могла рисовать. Затем стала хранительницей творческого наследия Зинаиды Серебряковой, основала Фонд Зинаиды Серебряковой во Франции и управляла им до самой смерти.

Екатерина сама очень хорошо рисовала — художественные миниатюры, натюрморты, помогала брату Шуре с его заказами на акварели интерьеров, доделывала все штрихи. Екатерина тоже зарабатывала только художественным творчеством.

Ни Екатерина, ни ее брат Шура, жившие с матерью в Париже, не создали собственные семьи, у них не было детей. По мнению внучатого племянника Екатерины и Шуры, Павла Павлинова, причина была в следующем: «Подростками они оказались в чуждом мире. Они постоянно находились при матери. Жили в одной комнате, которая была и домом, и мастерской. Строить личную жизнь в таких условиях было сложно. Главной задачей было помогать матери».

Смерть матери в сентябре 1967 года была сильным ударом для всех детей. Очень прочувствованно об этом пишет другу семьи Е.Е.Климову в Монреаль Екатерина: «Чем больше проходит время, тем все больше и больше чувствуется незаменимая потеря нашей дорогой, любимой мамы, и как-то непонятно, что надо существовать дальше без нее, т.к. ушла вся основа нашей жизни!»

Тата

И все же положение детей, оставшихся в России, было куда страшнее. Многие их родственники уже получили свои сроки — за инакость и классовую чуждость. Детей Серебряковой и ее старенькую маму не тронули — может, власти не хотели неприятного резонанса на Западе, а может, надеялись, что художница все же вернется. Но ехать в Россию Зинаида боялась, хотя тосковала по Жене и Тане ужасно. Постоянно им писала, наставляла, советовала. Но советом от голода, увы, не спасешь. Бабушка и внуки постоянно недоедали, квартиру возле Мариинки, в которой жили четыре поколения семьи, «уплотнили», бывшим хозяевам осталась одна комната, которую надо было самим отапливать. На иждивенческие карточки еды давали мизер. В 1933 году мама Зинаиды Серебряковой, Екатерина Николаевна Лансере, умерла от голода, но ее внукам все же удалось выжить.

Тата решила стать балериной. Когда Зинаида Серебрякова в первой половине 1920-х годов много рисовала балерин и сцены из их театральной жизни, Татьяна поступила в Ленинградское хореографическое училище, после окончания которого в 1930 году танцевала на сцене Малого оперного театра (бывшего Михайловского). Но уже в 1932-м она почувствовала большую тягу к художествам и решила переменить профессию. Она поступила в Ленинградский институт живописи, скульптуры и архитектуры, из которого, когда новый директор Академии художеств И.И.Бродский в 1934 году потребовал пересдать вступительные экзамены, ушла, как и многие другие студенты. Вскоре она стала театральным художником и в конце 1930-х годов была приглашена в Минск в Белорусский театр оперы и балета.

Участие с мужем, театральным художником Валентином Филипповичем Николаевым, в декаде белорусского искусства в Москве в 1940 году повлияло на переезд в столицу. С 1943 года Татьяна работала во МХАТе: писала и создавала сшитые из материй декорации, работала с освещением, создавала эскизы костюмов. Хорошо зная историю театра, она восстановила много декораций и костюмов для сцены МХАТа; также преподавала театральную живопись в ГИТИСе и Училище памяти 1905 года.

У Татьяны Борисовны и Валентина Филипповича родился сын Иван. Сейчас делами Фонда Зинаиды Серебряковой во Франции заведует дочка Ивана Анастасия.

Татьяна Борисовна очень много сделала для популяризации творчества своей матери на родине. Она атрибутировала многие рисунки и холсты, систематизировала архив, готовила для публикации переписку, как могла возрождала память о своей матери, в том числе подготовила в 1965 и 1966 годах обширные выставки ее работ, которые стали настоящим открытием. Ни в одном интервью Татьяны Борисовны нет никакой обиды на мать за долгую разлуку, есть только тоска и горечь за все то время, которое они были отделены друг от друга.

Похоже, что главное наследство, которое оставила Зинаида Серебрякова своим дочерям — это сила духа и вера в свое дело, вера в себя. Ни новый исторический строй, ни новые направления в искусстве не смогли сломить Зинаиду Серебрякову — она оставалась верна своим жизненным принципам и своей манере творить до конца своих дней.

До 30 июля в Третьяковской галерее проходит масштабная выставка — ретроспектива работ Зинаиды Серебряковой.