Мне за тебя стыдно
Мы тут с сыном ездили в Углич. Чувствую, Золотое кольцо станет популярнейшим туристическим маршрутом, когда перемещаться внутри страны уже разрешат, а другие страны ещё не откроют. Ну, а сейчас наплыва не было, мы и сгоняли.
Музей гидроэнергетики, прогулка по набережной, паром через Волгу, милые музейчики Мышкина… И экскурсия по Угличскому кремлю, разумеется. Я прям запарилась, распечатала учебник истории, нашла индивидуального экскурсовода, умеющего доносить информацию детям в виде детектива вместо нудной лекции. А тут ещё и тема подходящая: убийство царевича, окончание династии, Лжедмитрии один за другим лезут — есть где развернуться.
Тётенька рассказывает с таким аппетитом, что я готова её выписать учителем истории к нам в город сегодня же. Она рисует в воздухе руками, и ты видишь картинки жизни государства Российского 600 лет назад так же явно, как в фильме «Иван Васильевич меняет профессию»: «Казань брал, Астрахань брал, Шпака не брал».
Оборачиваюсь, а Матвей смотрит отсутствующим взглядом и явно больше увлечен поиском места, куда свою пятую точку прижать, чем Рюриковичами. Ни улыбки, ни тени огонька в глазах, ни наводящих вопросов. Тётенька тоже видит. И начинает исполнять цирковые трюки по ходу рассказа, чтоб уж наверняка расшевелить этого московского бутуса.
В программе цирковых номеров был звон в тот самый колокол, который возвестил о гибели царевича и был за это наказан: высечен плетьми, лишён языка и уха (знаете, где у колокола эти части тела?) и сослан в Сибирь на долгие столетия. Сейчас он висит в церкви, простым смертным в него позвонить не дают, разумеется. А нам дали. И звон такой долгий-долгий, звенит минута за минутой, рассекая тишину протяжным гудением сквозь века. Рассказывает о печальных событиях народа и тяжёлой своей судьбе.
Матвей стоит рядом с колоколом и слушает. Но снова и снова не проявляет особой заинтересованности. И я ловлю себя на том, что хочу встряхнуть его за плечи:
— Эй, дружок, ты часом не обалдел? Я сюда четыре часа тебя везла по жуткой дороге, оставляя последние шипы и нервы на этих колдобинах. Экскурсовод вон только что сама не ложится в те сани, на которых эксгумированного Дмитрия везли по всей стране. Ты хоть капельку любопытства нарисуй на физии!
Я ловлю себя на чувстве стыда перед чужим человеком, который сейчас невесть чего надумает о моём сыне. Ну и обо мне, разумеется, мать я ему или кто? Недовоспитала, недодала, только и знаете, что гаджеты вместо себя детям подсовывать, вот и растут такие лентяи и балбесы.
И я ловлю себя на том, что мне хочется подойти и оправдаться:
— Он вообще обычно другой. Он историю любит. Он, знаете, сколько умеет! — и начать сына гонять по всем предметам, чтобы продемонстрировать, что я мать как-никак, что я умею, если чё.
Но я выдыхаю шумно, изнутри и до конца, до самого последнего кусочка своего раздражения, шепчу на ухо:
— Не особо тебе интересно, да?
— Почему? — удивленно вскидывает глазёнки ребёнок. — Очень даже. Только стоять тяжело, вчера находились так, что сегодня ноги болят. А так всё здорово.
— А теперь я расскажу тебе, почему Углич имеет такое название! — радостно сообщает экскурсовод, переживая за результат и не видя ответки. — Знаешь, почему?
— Точно не знаю, — тихо говорит сын. И как только тётя набрала в грудь воздуха, чтобы продолжить, добавляет. — Есть три версии. Первая, что от слова «угол», потому что тут река изгиб делает. Вторая — от слова «уголь», потому что тут было угличское поле и добывали полезные ископаемые. А третья… третью не помню, — и он виновато косится на меня, мол, прости, мать, подвёл. А я и сама третью не помню, так что выдыхай, ребёнок. Ты уже крутой!
Как здорово уметь себя поймать на своих эмоциях: стыда, гнева, неуверенности в себе, смущения, раздражения. Поймать и не успеть слить на окружающих. Поймать и понять, что треволнения экскурсовода — не моя забота. И мне не так уж важно, что именно о нём подумает чужая женщина, которая присутствует в нашей жизни два часа и пропадёт снова, как только колокола пробьют полдень.
И осознать, что это МОЙ стыд, который я пытаюсь замаскировать гневом или раздражением, он не имеет никакого отношения к моему сыну. Замечательному, хорошему сыну, усваивающему информацию глубоко и разносторонне, но не прыгающему от восторга от каждой церкви, не забрасывающему вопросами и ответами каждого прохожего.
Он не обязан соответствовать каким-то надуманным стандартам, как именно нужно слушать экскурсию, какое выражение лица носить в городах Золотого кольца. Он немного другой. И от этого не менее ценный.
Я иду слушать экскурсию дальше, не отвлекаясь на лишние эмоции. Я сама хочу детектива и готова задавать миллион вопросов. Я слушаю колокол и спрашиваю, можно ли прилечь на сани. Вот и вся моя задача: быть собой и не обязывать ребёнка тоже быть мной. Подгонять под знакомые лекала, мол, смотри, дружок, сейчас такие в моде, все носят.
И мы разойдёмся с экскурсоводом, когда колокола пробьют полдень. И она напоследок даст свою визитку и тихо скажет:
— У вас такой прекрасный сын. Редкие дети так вдумчиво всё воспринимают.
Ух ты! Неужели разглядела? А ведь так, с разбегу, и не всегда заметно! И мне должно быть всё равно, что подумала о нём чужая женщина, которая присутствует в нашей жизни два часа, но, что тут поделать, приятно.
— Спасибо, — улыбаясь, машу ей на прощание.
Если я не могу совсем отменить свои чувства, то я могу хотя бы постараться их не высказывать. Потому что порой они не имеют ничего общего с реальным положением дел.
