«Молчать — это последнее, чего сейчас хочется»
Меня зовут Алёна, мне 28 лет. Я рисую мультфильмы.
Пять лет назад мы с мужем и нашей собакой-инвалидом переехали в Бельгию.
В начале марта я наткнулась на информацию, что несколько детей-беженцев прибывают в Голландию и Бельгию без родителей и в будущем будут искать приемные семьи, а сейчас нужны семьи, в которых они смогут переждать, пока разрешаются все бюрократические вопросы. Я невольно представила свою двухлетнюю Варю в подобной ситуации и буквально потеряла все остатки спокойствия. Внутри все кипело и бурлило: с одной стороны, у нас самих сейчас во всех сферах ресурсы практически на минимуме, мы сами довольно много потеряли с начала всех действий, а с другой — такие же, как мы, люди, но сбежавшие от ужаса в чем были, без языка, в чужой стране…
Через пару часов я спросила мужа — не против ли он, если мы приютим у себя ребенка или маму с ребенком на какое-то время. Тогда речь шла о паре дней или максимум паре недель — в исключительных случаях. Это нам подходило, мы понимали, что такой срок потянем физически, морально и материально. Он сразу же сказал, что готов.
Кажется, где-то через час я уже разговаривала с девушкой, которая искала жилье для няни и девочки на три месяца младше моей дочери. На пару-тройку дней, «отдохнуть с дороги». «няня глухонемая, а девочка после операции на сердце». Позже окажется, что это не няня вовсе, а мама, но что еще ждать от информации, переданной через десять рук! А девочка — инвалид, которой нужно было 28 февраля ложиться в «Охматдет» в Киеве на плановую госпитализацию, потому что проблемы у нее довольно серьезные, и не только с сердцем. Но маму убедили, что для будущего девочки нужно бежать как можно скорее и куда глаза глядят.
Последние три недели я думаю о детях, которым нужна была помощь «здесь и сейчас» в лучших больницах Украины, и всем сердцем надеюсь, что они все-таки получили эту помощь, хотя, может, и не так, как планировали.
У меня появилась связь с мамой девочки, только когда они уже были в Румынии. Я, убежденная, что они к нам только на пару дней, побежала по всем магазинам, чтобы успеть накупить вещей, обуви, еды, перекусов малышке и тысячу бытовых мелочей. Приготовить гречневую кашу с мясом (comfort food). В нашей квартире всего две спальни — в одной живет дочь, в другой — наша спальня/кабинет со времен начала пандемии. Мы решили, что сможем пару дней ютиться втроем на нашей кровати, пока мама с малышкой будут отдыхать в спальне дочери.
Мы оставили в комнате напольную кровать нашей дочери и перетащили туда раскладной диван из зала. Это было нашей большой ошибкой по отношению к Варе! Какими бы разговорами мы ни готовили свою дочь к беженцам, она никак не ожидала того, что ее ждет в жизни: кто-то абсолютно для нее чужой в одну из ночей поселился в ее комнате, играет ее игрушками, практически постоянно рядом с ней, чувствует себя как дома и вдобавок не собирается никуда съезжать через пару дней (как готовили ее папа с мамой).
Из Румынии они добирались гораздо дольше, чем ожидал водитель микроавтобуса. В сумме они были в пути шесть дней. Девочка за это время заработала что-то вроде варикоза на ножках от постоянного сидения. Я, борясь с усталостью и сном, сидела, опершись на окно, с 12 ночи до 3 часов, время от времени окидывая взглядом детскую — в кроватке моей дочери новая, аккуратно сложенная пижама для ребенка, которого я никогда не видела, но очень жду и хочу помочь, для няни (как я на тот момент думала) — одежда, тапочки и набитый шкаф вещей — для обеих. На тумбочке рядом с кроватью оставила фрукты, снеки и воду на случай, если они постесняются ночью есть на кухне, но будут голодными. В комнате горели гирлянды — они меня всегда успокаивают, хотела передать уставшим с дороги людям капельку того же чувства.
На кухне остывали вареные яйца и ждал пакет другой «походной» еды, собранной на скорую руку для беженцев, которые едут на этом автобусе дальше в Брюссель (многие из них ехали в никуда, зная, что в три часа ночи им вряд ли светит теплая постель). В автобусе еще ехал друг папы этой девочки, следующие пару ночей он будет дежурить у входа в регистрационный центр и выбьет место для регистрации одним из первых для этой девочки и ее мамы. Дата этой регистрации в будущем сыграет роль для страховой, чтобы покрыть неприлично огромный счет госпитализации малышки через скорую. А потом окажется, что произошел сбой и почему-то система их не зарегистрировала. С этим мы разбираемся до сих пор, спустя три недели. А пока местная социальная служба готова помочь покрыть все будущие счета девочки до появления у нее недостающих (из-за сбоя) документов.
В три часа ночи раздался телефонный звонок, и я выбежала на улицу, разбудив перед этим мужа. Там, еще до любых слов, меня сразу крепко обнял друг папы девочки. А потом из автобуса вылезла сильно уставшая девушка с неуклюжим непоседливым комочком на руках. Это была очень миниатюрная девочка с пухлыми щечками. Кристина. В дороге Кристина практически не могла выйти на улицу, хоть и видела ее из окна постоянно. Мама непривычно много ставила ей мультики, чтобы отвлечь.
У большинства из нас есть вагон и маленькая тележка опций, которые помогут отвлечь двадцатимесячного малыша в дороге без каких-либо игрушек, — спеть песню, рассказать сказку, обсудить, что происходит, поиграть в сороку-ворону в конце концов. У слабослышащих людей возможности в этом плане ограничены, если ребенок еще не выучил бОльшую часть жестов. Кристина такая непоседа, что она пока не выучила, ей сейчас лишь бы бегать и познавать мир, а мама всегда будет неподалеку, чтобы прибежать к ней поплакаться, если упала. Я часто лечу к своей дочери за секунду до крика «Оооой, я удааааилась!», услышав грохот. А Кристине зачастую нужно самой, сквозь слезы, пойти и найти маму, чтобы получить успокоение. Ведь в большинстве случаев Катя не услышит ее плача.
Они приехали с двумя чемоданами. Но одежды для мамы в них практически не было. А единственная обувь была в этот момент на ней. Не по погоде и насквозь мокрая от пота. Кристина, как только увидела Варины игрушки, стала без конца бегать от одной к другой, потирая глаза и таская за собой маму, на лице которой была уставшая снисходительная улыбка. Мама очень хотела накормить ребенка с дороги, хотя я не могу вспомнить, поела ли она в ту ночь сама. Никогда не видела, чтобы ребенок накидывался на еду так, как Кристинка той ночью. Походная еда на протяжении шести дней подряд для ребенка, который питался первый год жизни через зонд, — настоящее испытание. Она хватала голубику обеими руками, украдкой поглядывая на нас с мужем. И старалась скорее освободить место во рту для следующей порции. Мама, кажется, готова была упасть от усталости прямо за столом, но держалась ради малышки. Она сразу сказала, что детская кровать Кристине не нужна — ведь мама не услышит, если ребенок будет плакать. Так что они всегда спят вместе.
А потом дни побежали со скоростью света. В один из следующих дней мы выехали спозаранку в Брюссель, чтобы зарегистрировать Катю с Кристиной как новоприбывших украинцев, чтобы дальше они смогли оформить все документы, получить медицинскую страховку, выплаты, жилье и прочее. Меня полицейские не пустили внутрь. У Кати на тот момент еще не было бельгийской симки, так что и связи с ней у меня не было. Полицейские почему-то продолжали уверять меня, что это дело пяти минут и Катя должна вот-вот выйти, но ее не было час, два, я стала переживать, так что встала на какой-то бордюрчик, у которого была гора мусора, и стала наблюдать за выходом из места регистрации, чтобы точно их не пропустить.
Я простояла на этом бордюре еще где-то час, невольно наблюдая за самыми разными семьями в нескончаемой очереди беженцев. Первыми в глаза бросались глубоко беременные женщины. Без мужчин рядом. Каждая из них шла так, как будто родит прямо здесь. Не стоит даже говорить о том, что Бульвар Ватерлоо в Брюсселе в тот день — место, где ни за что не пожелаешь оказаться женщинам в самом уязвимом для них моменте в жизни, за пару недель до рождения ребенка. Как они добирались? Какие гормоны получил малыш, пока мама буквально бежала из своего дома, оставляя приданое и самое уютное и теплое гнездышко? Она его создавала месяцами, ежедневно с трепетом представляя день, когда наконец увидит своего малыша. У себя дома, окруженные умиротворением, теплом и безопасностью, они должны были купаться в любви папы и всех родных и близких. А сейчас едят горячий суп-минутку в стране, где говорят на чуждом и грубом для слуха языке. Просто счастье, если они успели прихватить из дома что-то особенно дорогое сердцу, за что можно ухватиться, чтобы не сломаться, родив долгожданного малыша так далеко от дома, в полную безвестность и без родной поддержки в такое время.
Было на том бульваре несколько многодетных мам. Старшие дети несут младших, средние смирно выполняют команды, а глубоко потерянные мамы стараются не показать глазкам, полным надежды, что абсолютно не знают, что сейчас делать и где они вообще находятся. И главное — почему. Этот вопрос здесь задают мне абсолютно все бельгийцы, с которыми мы заговариваем о войне. А все разговоры с бельгийцами как будто только об этом, если ты русский.
В один из первых дней мы повели Кристину к педиатру на прием. Это один из самых душевных дедушек, которых я видела. Перед каждым осмотром моей дочери он совершает небольшой «танец» — издает интересные звуки и робко поглядывает в ее сторону, чтобы она привыкла к нему, пока мы обсуждаем причину приема. Потом незаметно оказывается рядом с ней, продолжая немного посвистывать и показывая ей каждый предмет, которым будет осматривать, давая его изучить. Незаметно приступает к осмотру — очень ловко, быстро, мастерски. После — очень спокойным голосом за секунды убеждает нас, что все хорошо или что все обязательно скоро наладится. Кристину мы повели, естественно, к нему. Он помнил, что мы русские. Спросил — родственники? Узнав, что нет, сказал, чтобы мы ни за что не чувствовали своей вины. Что весь Запад недооценивал Путина и что нам обязательно нужно посмотреть один из выпусков Познера — он заботливо распечатал его название и вложил в конверт.
В другой день перед тем, как забрать Кристину после госпитализации, я заехала в магазин ей за теплой шапкой. Кассир, отметив мое знание языка, спросила, из какой я страны. А сразу после — не раздумывая и с большим любопытством поинтересовалась, не страшно ли мне такое говорить. Вдох-выдох. И она услышала убедительный монолог о том, как вижу происходящее я и почему мне ни капли не страшно. Кажется, ей стало очень неловко, прозвучало что-то невнятное про благотворительность в их магазине, и она быстро скрылась. Надеюсь, она не станет задавать этот вопрос кому-то еще, потому что я уверена, что для многих он совсем не безобидный.
У нас много смешанных чувств с момента, когда все началось. Есть минуты сомнений. В один из дней Катя была сама не своя и под вечер, когда ее уже всю трясло, она решилась и украдкой показала мне экран телефона со словами «Кристинин папа сегодня пошел в бой». У меня и сейчас перед глазами ее взгляд в тот момент. Как будто у нее была надежда, что я могу с этим что-то сделать, но я не могла. Я просто была рядом с ней и себя чувствовала бесполезной, а мир — жестоким и глупым. Я теперь знаю их семью — глухонемые бабушка и дедушка Кристины вынуждены спать с телефоном в руках и бежать прятаться в тамбур, когда Катя звонит на этот телефон и показывает жестами, что началась бомбежка. Тяжелобольная девочка, которой очень нужна была очередная госпитализация в лучшей больнице Киева, сейчас с мамой стали беженцами. Я видела светлые фотографии с крещения Кристины и помню всех простых, душевных людей вокруг Кристины в тот мирный день. А сейчас их папа защищает свой дом. Как может. Да, по другую сторону тоже люди, такие же обычные люди, мечтающие о мире. Несправедливо лишенные жизней или здоровья. Совсем молодые мальчишки, которые не выбирали идти туда, куда сейчас идут. И от этого в триста раз больнее. Сомневалась ли я на секунду в помощи маленькому ребенку? Нет. Сомневаюсь ли я в том, что заплачу за это чем-то гораздо бОльшим, чем просто временем, деньгами или другими ресурсами? Тоже нет. Я уже плачу и буду платить еще какое-то время в самых неожиданных местах, особенно если не буду молчать. А молчать — это последнее, чего сейчас хочется.
За этот месяц очень много украинцев, которым я как-то помогала информационно или делом, между делом спрашивали — а ты сама откуда? И каждый раз, абсолютно каждый раз мне приходится делать значительный вдох, собираясь с силами, и отвечать правду на выдохе. Каждый раз я жду какой-то хоть мало-мальски негативной реакции — и не получаю ее, совсем. В таких ситуациях, кажется, все мы в первую очередь люди. Чьи-то маленькие дочери и сыновья, которым последнее время все чаще бывает страшно.
