Каждый большой чемодан – это минус один человек, который не спасся
Я переживаю войну всем своим существом. Есть только одно слово, которое может описать мое состояние: я переживаю. Я живу. Я очень счастлива, что я жива. Я счастлива, что живы мои дети. И пока мне не пришлось хоронить близких друзей, знакомых и родственников. А самое страшное в этом — вот это слово «пока», потому что многие мои друзья своих друзей уже потеряли.
Я потеряла дом, дома потеряли мои соседи, наше село практически стерто с лица земли. В моем случае это произошло уже не в первый раз, потому что в 2014 году мы лишились своего дома в Крыму.
Совершенно неожиданно застала нас эта война. Я была уверена, что Россия никогда не пойдет на открытый конфликт. Это убийственно для Украины, но и самоубийственно для России. И когда это произошло, я просто была в ступоре. Но мне казалось, что, если уж это произошло, в акции устрашения далеко зашли, все быстро закончится, а у нас есть дом, подвал под домом, какое-то количество бензина в генераторе. Мы жили на северной окраине Киева в сторону Бучи, Гостомеля, Ирпеня, ныне печально известных, и у меня была мысль, что мы далеко от восточной границы, откуда могла напасть Россия, и что враг быстро не будет близко.
Все это сыграло злую шутку с нами. Уже в первый день начались взрывы, обстрелы в нашем селе. Это было огромным шоком, горизонт планирования схлопнулся до ближайших минут: выйти заварить кофе или бежать в подвал.
Мы просидели ночь в подвале, решили на следующий день уезжать, но уже не было возможности уехать: не было машин, начались проблемы с топливом — в нашем селе взорвали заправку. Нас было много: я, муж, четверо наших детей, а еще из Мелитополя как раз приехали погостить старшая дочка мужа от первого брака, ее парень и ее подружка. И все мы, девять человек, собрались в одном подвале. Мы пробыли там весь день, потом спускались всю ночь при обстрелах, а следующую ночь целиком провели в подвале, потому что обстрелы были непрерывно. До сих пор звук самолета не оставляет никого из нашей семьи равнодушным, потому что тогда это означало для нас скорый взрыв и возможную смерть.
Мы просидели в подвале три ночи и четыре дня до того, как нам удалось уехать. Под взрывами и стрельбой мой очень хороший друг, врач, прорвался к нам, посадил в машину всех, кто поместился, а это только я, две дочки-подростки, сын 5 лет с синдромом Дауна, младший сын 3 лет и три кошки. Мы могли бы найти место и для моего мужа, но это было немыслимо оставлять его дочку с парнем и подругой. Они все остались дома, под бомбежками. И вот я обнимаю мужа и понимаю, что, возможно, его в последний раз вообще вижу, но ничего не могу с этим поделать: не могу остаться, потому что у меня есть дети и я должна их спасти, и я не могу забрать его с собой.
В Киев мы приехали за несколько минут до окончания комендантского часа. Мы ехали по городу, по пустынным улицам, на которых еще недавно были бои, рядом со взорванным мостом проезжали, и это было очень страшно. За те дни, что мы просидели в подвале, жизнь изменилась до неузнаваемости. Мы будто попали в кадры постапокалиптического кино. Это было просто нереально: ощущение, что это происходит не с тобой, но в то же время опасность, которая, несомненно, грозит конкретно тебе.
Доехали до вокзала, там был какой-то совершеннейший ужас. У нас на руках были билеты на вечерний поезд, но мы узнали, что подали эвакуационный поезд до Ужгорода, туда без билетов сажали мам с детьми. Ни один мужчина не попал на этот поезд. Туда не посадили женщину, которая рассказала нам про него. Она нас в этот поезд запихнула, отдала просто в руки проводников, а сама осталась на перроне. Мне было больно ее оставлять. К счастью, она через сутки уехала на том поезде, на котором не уехали мы.
Нас в одном купе было человек восемь-десять, в коридоре было очень много людей, чемоданы. Ночью я не спала, старшие девочки тоже не спали, мы позволили выспаться младшим. Буквально на ходу решили выйти во Львове и пересесть на поезд до Польши, до Перемышля, чтобы пройти границу. Когда мы вышли в три часа утра во Львове, я поняла, что на этом вокзале нам придется остаться на всю ночь, постелиться на чемоданах на полу в здании вокзала, переждать.
На поезд в Польшу людей было такое количество, что с ребенком-инвалидом на руках, с еще одним маленьким ребенком и с тремя кошками у нас просто не было шансов в него попасть, да даже выйти на перрон, и тогда мы обратились к ребятам из нацгвардии, чтобы они помогли. Они вышли, организовали посадку так, чтобы женщины и дети попали первыми на этот поезд. Командир этой бригады нацгвардии просто потерял голос, хрипел уже. Ситуация была совершенно какая-то неуправляемая на вокзале на тот момент.
Было очень много вещей, которые валялись вдоль перрона, брошенные чемоданы, потому что люди не могли погрузиться с этими вещами в эвакуационный поезд. У нас с собой практически не было вещей, я как была в пижамных штанах в подвале, так в них и поехала. У детей в рюкзаках была какая-то сменная одежда, вода, шоколадка, документы, у меня — зубная паста, зубная щетка, даже расчески не было, документы, телефон, ноутбук. Это помогло нам попасть на поезд. И помогло не занять чужое место, потому что каждый большой чемодан — это минус один человек, который не спасся.
В поезде — а это электричка обыкновенная — мы должны были провести три часа, но начались какие-то приключения. В чистом поле поезд простоял часов пятнадцать, а он же был переполнен, надо было куда-то выходить в туалет, где-то найти воды, как-то развлекать детей, преодолевать постоянно толпы людей в проходах, тамбуре. Волонтеры привезли горячую еду, но она не очень подходила детям. У моего сына с синдромом Дауна началось что-то похожее на гипергликемию, он отказывался есть и пить, стал заваливаться в какое-то бессознательное состояние. Нас спас один из иностранцев, который ехал в этом поезде. Он протянул мне бутылку с пепси-колой —ее Богдан согласился пить и прямо на глазах начал оживать.
Дети довольно долго не спали, уже была ночь, им надо было поесть, согреться. Я подошла к парню в желтом жилете (волонтеру), он сказал, что поезд точно простоит до утра и что он может отвезти нас переночевать в тепле, накормить, а потом вернуть на этот поезд. Мы ночевали в кафе, на диванах для посетителей, нам застелили их простынями, дали подушки, одеяла, дали возможность переодеть малышей, умыться, выпить чаю. Это было чудом. А наутро они предложили нас довезти до границы, чтобы мы не возвращались в тот поезд, который так и стоял на путях. Они довезли нас до перехода с Польшей и помогли обратиться к пограничникам.
Там на каждом пограничном посту приносили горячую еду и питье, сладости. Мы поняли, что здесь о нас позаботятся. Это был невиданный шквал доброты: несмотря на то, что было много детей и многие плакали, сотрудники улыбались, совершая все пограничные формальности, даже пытались шутить с украинскими мамами, сохраняли позитив.
В Кракове нас приняли в большом дом. Моей первой мыслью было — где тут убежище? Я даже не поняла, что я это спросила. Хозяин посмотрел на меня с пониманием и сказал: «Я вас поселю в подвале». На самом деле это был цокольный этаж, просто окна были высоко, но я сразу успокоилась. Мы там провели еще пару спокойных ночей, потом поехали в Словакию. В Словакии мы жили в общежитии для беженцев, там замечательно все было организовано. Но нам нужно было отдельное жилье: в общежитии наша семья довольно плохо уживалась, потому что у Богдана особые потребности. И нам пообещали такое жилье во Франции. Но когда мы уже сидели в самолете, чтобы лететь во Францию, нам позвонили и сказали, что нет, этого жилья нет. Оно сорвалось, потому что соседи хозяев увидели, что вносят большое количество кроватей, и воспрепятствовали тому, чтобы мы могли поселиться.
Беженцам настоятельно рекомендуется начинать с какого-то официального оформления, — это то, с чем мы довольно долго тянули. Вот это ощущение временности, что все это ненадолго, очень сильно подводит. Как психолог я знаю, что если какая-то беда, то надо готовиться к марафону, но эмоционально смириться с этим практически невозможно.
Эмоционально очень хочется домой, вернуться в довоенную жизнь, которой уже больше нет. Мы подписаны на все паблики наши, где местные жители общаются друг с другом. И это ощущение — скоро домой! — закончилось после того, как кадр за кадром ты видишь видео, которые снимают твои односельчане, твои соседи. Они едут по разбитым улицам, по выкорчеванным деревьям, по перевернутой технике, по взорванным машинам, все это снимают и выкладывают. И понимаешь: твоей прошлой жизни больше нет.
Муж, к счастью, не провел много времени в селе после того, как мы уехали. Продолжали усиливаться обстрелы, транспорта так и не было, поэтому он проложил себе маршрут через лес по более-менее безопасным местам и двинулся с тремя оставшимися взрослыми детьми. Четыре часа они шли через лес до станции метро, которая еще работала, и с нее доехали до вокзала, потом электричками четыре дня добирались до Львова.
Муж не подвергался мобилизации, потому что он многодетный отец и у нас ребенок-инвалид. Я очень нуждалась в его помощи, и мы отправили ему документы, которые позволили ему пересечь границу. Мы предлагали и его дочери приехать, но она осталась во Львове со своим парнем и подругой. Сейчас они там работают как волонтеры, помогают другим людям, как тот Иван, который помог нам.
Дети перенесли все довольно сложно. Старшие, умнички, по-взрослому включились в ситуацию, помогали мне, отвечали за кошек, смотрели за младшими, участвовали в добывании пищи. Когда человек активно участвует в своем спасении, это минимизирует последствия стресса — похоже, у них нет глубинной травмы. А вот младшие перенесли все довольно плохо, хотя их психика довольно гибкая. Невыносимо было видеть в первое время, как Богдан прятался под кроватью при каждом громком звуке, иногда проводил там полночи, мы даже стелили ему под кроватью, потом это прошло. У совсем маленького сократился словарь до нескольких фраз, он стал очень тревожным, очень возбудимым. До сих пор дети не спят по ночам, иногда случаются откаты вплоть до того, что кажется, что мы опять в подвале, но таких ночей все меньше и меньше, их потихонечку отпускает. Я считаю огромным благом, что мы сейчас под мирным небом и дети могут постепенно выходить из этого состояния ужаса.
