Чувство вины в родительстве: классические истории и новые вызовы. Часть 1
Надеваем маску на себя, но испытываем из-за этого вину. Почему так?
Мы все хорошо знаем, что не только в ситуации опасности, но и часто в повседневной рутине сначала маску нужно надеть на себя и только потом на ребенка. Но когда мы эту маску надеваем, тут же возникает огромное чувство вины за то, что мы не уделили время ребенку, мужу или не выгуляли собаку. Что с этим делать?
Если мы позаботимся о себе, то у нас будут силы заботиться о других. Так работает привязанность: если в глубоком детстве я была ребенком, которого напитали заботой и безопасностью, то из того самого сосуда детства я буду питать заботой собственного ребенка, периодически пополняя свой сосуд, например, в отношениях с мужем.
Сложности начинаются тогда, когда этот сосуд оказывается бездонным. Большинство из нас родом из голодного с точки зрения привязанности детства, поэтому нам кажется, что мы никогда не сможем заботиться о ребенке из состояния полноты силы.
Как с этим быть?
Для такой ситуации Марьяна Олейник предложила следующий образ. Можно представить, что у нас всегда «плюс один» ребенок: внутренний, «я» из детства, и внешний (их может быть несколько). Тогда распределять внимание между этими детьми мы будем так же, как между обычными сиблингами. Это значит, что не нужно всегда выбирать первого, ненапитанного ребенка (то есть себя), это было бы просто нечестно. Нужно балансировать между детьми и отслеживать состояние, когда внутренний взрослый честно признается себе: так, теперь я уже могу позаботиться о другом, другому забота сейчас нужнее.
Как помочь себе быть честным с собой?
Нужно учиться различать в себе разные степени своего «могу»: я могу сейчас позаботиться о ребенке? Могу сейчас пойти погулять с ним или мне лучше полежать и почитать свою книжку? Если прогулка меня еще больше опустошит, то надо почитать.
Если же у меня получается заботиться о себе только тогда, когда я доведу себя до болезни, полной физической неспособности действовать, то это уже не про материнскую вину, а про чувство собственного достоинства и любовь к себе. Такая невротическая материнская вина связана именно с нелюбовью к себе, с тем, что мы не считаем себя фигурой, достойной заботы.
Вина как градусник
Анастасия Изюмская напомнила, что Людмила Петрановская называет вину градусником, указывающим нам на поведение, которого следует избегать. Однако иногда этот градусник бывает сломан. И тогда он или без остановки подает нам сигнал опасности, или учит нас не реагировать на чувство вины даже тогда, где ее действительно стоило бы почувствовать.
Такая невротическая вина обкрадывает нас, лишает нас возможности использовать вину как ориентир. У нас не должно быть задачи просто избавиться от вины, потому что каждое чувство нам зачем-то нужно.
Чтобы отличить здоровую и полезную вину от токсичной, следует опираться на реальность. Нужно честно ответить себе на вопросы: я могла предотвратить то, что произошло или происходит с моим ребенком? Это было в зоне моей ответственности? Я знала, что так делать нельзя?
Анастасия Изюмская привела пример типичной ситуации вины в отношениях родителя и ребенка. Уставший родитель, который не проследил за своей энергией, сорвался и накричал. Теперь он чувствует себя виноватым, поскольку ни вербальное, ни физическое насилие недопустимо.
По мнению Марьяны Олейник, чувствовать вину в этот момент гораздо лучше, чем переходить к защитной реакции «меня довели». Мы скатываемся в «он сам виноват» тогда, когда не выдерживаем чувства вины, она начинает вытесняться нами и приобретать разные иные формы.
Как мы вытесняем непереносимую вину
Тенденций может быть две, и они диаметрально противоположны. Один вектор — вина начинает влиять на устанавливаемые нами границы в отношениях с ребенком. Мы пробуем как бы замазать вину (о которой мы не сказали ни себе, ни ребенку), скомпенсировать ее большей радостью, которую мы предлагаем ребенку, чтобы он был меньше фрустрирован. Мы говорим себе: «Я такая плохая, мой ребенок может меня отвергнуть, раз я на него часто кричу. Лучше буду ему больше разрешать».
Другой вектор — я начинаю испытывать отчуждение к ребенку как к тому, что напоминает мне о моей вине. Я не хочу его трогать, взаимодействовать с ним, замечать того, кто напоминает мне мой провал.
Иными словами, когда я испытываю вину? Когда я допустил ошибку и был нехорош. Тогда вина возникает в ситуации, когда взрослый не в состоянии принять свою нехорошесть и быть с ней.
И здесь важно себе напоминать и разделять: если я совершил что-то нехорошее, это не значит, что я весь стал нехорошим. Часто у нас действительно вина как будто поглощает человека и становится тем единственным, что его характеризует, в том числе в родительстве. Но это неправда. Да, я кричу на ребенка, но я замечательно умею его поддерживать, могу быть чуткой, мягкой, можгу заниматься его развитием. Вина становится для родителя переносимой, такой, которую можно выдержать, когда это часть человека, а не когда человек — часть вины. С травмой, кстати, ситуация похожая.
Я плохой или я плохо поступил?
Источник такого восприятия следует искать в детстве. Когда за что-то, что не нравилось маме (даже не обязательно за какой-то именно проступок) ребенок отвергался весь, рисковал потерять отношения, он весь считался плохим и слышал только «иди отсюда», «не трогай меня», «я не хочу с тобой разговаривать».
Если ребенок действительно виноват, мы отругали его, нормально в следующий же момент обнять его, потому что нашим отношениям все равно ничто не угрожает, наш ребенок по-прежнему хороший и достойный любви.
Анастасия Изюмская рассказала, что сыну она объясняет свое поведение примерно так: «Я очень эмоциональный человек. Я тебя люблю, мы обязательно помиримся, все будет хорошо, но сейчас мне нужно время, мне нужно побыть одной. Я не хочу тебя сейчас видеть не потому, что с тобой что-то не так, а потому что мне важно не обидеть тебя».
Если ребенок просит поиграть с ним, а вы не можете, потому что готовите и убираетесь, то нужно оценить, всегда ли вы отказываетесь играть. Если всегда, то, возможно, вина указывает на то, что поиграть все-таки пора. Но если обычно вы занимаетесь ребенком, то некоторая доля фрустрации ему не повредит, она делает нас человечнее, это полезный опыт, дети способны его выдерживать.
Важно только все время строить мостики (в терминологии Людмилы Петрановской): «Я тебя очень люблю, но сейчас мне нужно сделать то-то» или «Давай убираться вместе». Еще один способ, который объединяет нас с ребенком, делает ожидание выносимым, помогает избежать разрыва отношений, говорить: «Я тоже очень хочу с тобой поиграть, но к сожалению…»
Возможно, кому-то помогут вот такие слова: «С нами всегда все будет хорошо, я всегда буду твоей мамой, я всегда буду тебя любить, просто сейчас я вышла из себя, потом я успокоюсь, и все будет как прежде».
Марьяна Олейник напоминает также, что в такие моменты еще очень важно сверяться с реальностью: видеть отличия между собой в детстве, своими воспоминаниями о детско-родительских отношениях того времени и сегодняшним контекстом, в котором живет наш ребенок.
Раньше ребенок был фоном, с ним разговаривали, пока чистили картошку, а сейчас мы все можем составить свой собственный внутренний список добрых детских дел: я с ребенком говорю, слушаю его, обнимаю, хожу в кино, катаюсь на велосипеде. Этот список дает ребенку ресурс пережить кратковременную фрустрацию.
